Окно на север

Ю. Тимофееву
Сидел человек на дороге,
Сидел на большой дороге,
Сидел на проезжей дороге
И говорил, говорил...

Шли по дороге женщины,
И говорил он женщинам:
– Как хороши вы, женщины!
Женщины, вы прекрасны!

Нравилось это женщинам,
И улыбались женщины,
И уходили женщины,
В себя ненадолго поверив.

Шли по дороге мужчины,
Он говорил мужчинам:
– Как вы сильны, мужчины!
Горы вам воротить!

Нравилось это мужчинам,
И улыбались мужчины,
И уходили мужчины
Твердым, решительным шагом.

Мужчины встречали женщин,
И обнимали женщин,
И целовали женщин,
И вместе смеялись над ним:

– Сидит чудак на дороге,
Сидит на большой дороге,
Сидит на проезжей дороге,
И говорит, говорит…                                                                                                                          
1963

Я силюсь проникнуть в молчание гор,
Я силюсь постичь нескончаемый спор:
Спор между звуком и тишиной,
Долиной речистой, немой крутизной.

Но, может быть, спор этот — вовсе не спор,
А просто высокая сдержанность гор,
А просто презренье к пустой суете,
К сумятице слов на помятом листе.                          
1963

По вечерам заливался звонок.
Сходились старухи, тянули чаек.

Накинув на плечи  серые шали,
Долго, степенно в лото играли.

Цифры прыгали по квартире:
Пять, восемнадцать, двадцать четыре.

Не годы, а цифры, а знаки – как просто:
Семьдесят, семьдесят пять, девяносто...

Старухи влезали в большие пальто
И шли по домам, позабыв о лото.

Им ночи бессонные не скоротать,
Им ночью не цифры, а годы считать:

Семьдесят, семьдесят пять, девяносто:
Как  тяжко, как близко, как страшно, как просто...
1963

Всю ночь скребется дождь.
К стеклу прижавшись, дышит.
Следит за мной,
Как пес сторожевой.
Одна я. Только дождь
О чем-то спорит с крышей.
Ты где-то за дождем,
Невидимый, чужой.

Ты за дождем. Один.
Всю ночь он осторожно
Стучит в твое окно.
Он рядом. Он живой.
И одиночество
Не так уж безнадежно:
У нас есть общий дождь.
И я пока – с тобой.
1965

А что осталось мне в наследство
От дома ветхого, от детства
Под закопченным потолком.
По вечерам, сойдясь кружком,
Грядущих бед не замечая,
Художники за чашкой чая
Ведут беседы без опаски.
Отец в углу разводит краски.
За шаткой стенкою, одна,
Не засыпая допоздна,
Прислушиваюсь к разговорам,
Которых не услышу скоро,
И к маминым друзьям – поэтам, 
И песням, столько раз пропетым
На двух родных мне языках.

Но вдруг в глазах у мамы страх,
И быстрое мое взросленье,
И детское недоуменье,
Когда насторожен и тих
Стал дом родителей моих.
Как быстро люди убывали!
Оплакивать не успевали
Друзей, убитых в заключенье,
Друзей, убитых в ополченье.

Трудна воспоминаний речь,
Но силюсь память я сберечь
О тех далеких вечерах,
Еще не предвещавших страх
И смерть…

Сменю ли на тщету
Тех слов и мыслей чистоту
И сохраню ли я наследство –
Уроки детства, память детства?..
1969

Казахстанская пурга,
Вихрь семипалатинский.
Мы далеко от врага,
Я в платке да в платьице.

Маму за руку держу,
Ветер бьет нещадно.
В байке реденькой дрожу
И хочу обратно.

Как тянула маму я
В мёрзлый рай теплушки!
Кипятка нальют друзья
В жестяные кружки.

И бежим мы вдоль путей,
Под вагоны лезем
И теплушкою своей,
Словно домом, грезим.

Паровоз уже гудел,
Руки к нам тянули,
И приветливо галдел
Наш печальный улей.

Белый вихрь чернят дымы,
И не видно станции...
Мама, а вернемся мы
Из эвакуации?
1971

«Сашка и Гришка сделали дуду»
Из детской песенки
"Сашка и Гришка
Сделали дуду" –
Песенка, как вспышка,
Вспять за ней иду.
Госпиталь в предгорье,
Серые халаты.
Горе, горе, горе.
Дальние раскаты.
Были Сашки, Гришки
Озорны и бойки.
Вот они – мальчишки:
Койки, койки, койки.
Песенкою детской
Развести беду!
В лица не вглядеться –
Ай, дуду, дуду!..
Я пою, стараюсь,
Заглушаю стоны.
Кто же это – с краю,
Страшный, обожженный?..

Голос напрягаю,
Песню повторяю.
Толстыми бинтами
Разлинован зал.
Может, тот, что с краю,
Без вести пропал?
В дудочку свистели,
Сидя на заборе…
Койки в коридоре.
Горе, горе, горе.
Песенкою детской
Развести беду.
В лица не вглядеться –
Ай ду-ду, ду-ду!
1975

Плыву в своей каюте двухоконной –
В квартире гулкой посреди Москвы.
В одном окне моем поспешный берег
Бежит навстречу мне, гремит, грохочет –
И отступает в прошлое мое.
Притормозит такси или автобус –
Увижу только, как волна металла
Вскипит со скрежетом, пыль на стекле оставив, -
И превратится в прошлое мое…

А за другим окном и летом, и зимой
Мой друг по плаванью – мой постоянный тополь.
Зимой прикинувшись седым, сутулым,
Весною оперяясь, как птенец, –
В распахнутую летнюю каюту
Он стряхивает пух с мохнатых веток,
Меня окатывает белой пеной
И льнет ко мне высокими волнами.

Всей зеленью своею утверждая,
Что седину всерьез не стоит принимать,
Внушает мне веселое сознанье,
Что плавание наше бесконечно…
1972

Покуда горечь миндаля
Скрывается в цветенье белом,
Одно добро творит земля,
Одно лишь благо в мире целом.

И снисходительный туман
Уходит, обнажая горы
И пограничных с небом стран
Простые вечные узоры.

Новорожденная весна
Так ласкова и несомненна,
Что мысль ясна, строка тесна,
И внятно все, и откровенно.
1969

Когда же, когда это было?
За валом охотился вал,
Всю бухту болтало, знобило,
Причал, как шакал, завывал..

И псы словно остервенели,
Горланили стаи ворон. 
Ворочались люди в постели,
Латая разорванный сон.

Усильем, как ночь эта, длинным
Пыталась я выдворить страх,
Не думать  о том, что сулит нам
Рассвет в наших первых горах.
1969

И здесь обманчива весна,
И здесь она непостоянна.
Беда моя, моя вина,
Что ей доверилась я рано.
Который день стекло окна
Так мутно, как стекло стакана
Из-под вчерашнего  вина.

Но вижу я издалека:
Стоит девчушка на балконе
И вверх глядит, на облака,
Навстречу им раскрыв ладони.
В ее доверчивости тонет
Ночных предчувствий хоровод…
И только облака вразлет.  
1969

Стремительно взвивается дорога.
Обрыв, обвал – и будущего нет.
Но не смотри так пристально и строго,
Даст Бог и нам еще десяток лет.
Десяток лет – не вместе, не отдельно.
Не лучше ли десяток общих дней?
Да если бы… Разменян срок недельный,
И с каждым утром на день мы бедней.
Отмерены нам общие рассветы
Не слишком тороватою рукой…
В не-встречи заготовлены билеты,
Сменилось море медленной рекой
Воспоминаний…
1969

А там, за гранью ожиданья,
Куда не смею заглянуть,
Какою заплачу я данью,
Чтоб ожидание вернуть,
Чего я не отдам, чтоб снова,
Воспрянув от твоих щедрот,
Вобрать в себя одно лишь слово
На дни и месяцы вперед…
1969

Счастливый путь тебе в утраченное счастье.
Дай Бог тебе уют желанный обрести.
Пусть обойдут тебя унынье и ненастье
В том городе морском. Счастливого пути!

Надежный путь тебе к холодному прибою,
Сулившему тепло. Все обещанья – ложь.
Где прошлую весну назвали мы Судьбою,
Покой в своей душе ничем не потревожь.

Веселый путь тебе
                 в ночи хмельной, тоскливой.
С улыбкой отряхни воспоминаний кладь.
Где памятью весь год брожу я сиротливо,
К тебе да снизойдет забвенья благодать.
1970

Два года звезды падали с небес
За палисады, за дома и лес.
Они спешили с высоты сорваться,
Чтоб я сумела загадать желанье:
Всегда одно – с тобой не расставаться,
Всегда одно – с тобой продлить свиданье.

Смотрю в окно за черные кусты
И вижу вновь, как стену темноты
Звезды падучей разрезает свет...
А у меня желаний больше нет.

Что мне теперь звезда чужая эта?
Не вспыхнуть ей твоею сигаретой.
Что мне теперь внезапный этот свет,
Когда тебя на свете больше нет!
1971

Жесткие, хмурые ели,
Снег все черней и черней.
Тихий ты мой, неужели
Плакали вьюги в апреле,
Двинуться реки не смели,
Памяти верны твоей?

Но отчего ж так задорно
Кто-то свистит за окном,
Будто совсем не зазорно
Думать о том, как узорно,
Весело как и просторно
В мире, уже не твоем?..
1971

Ах, щебет, щебет, щебет,
Ах, лепет за окном!
Там кто-то дом свой лепит –
Надолго ль этот дом?

И май мне душу ранит.
Теплы и ясны дни.
Ах, май, рассветом ранним
Покой мой не спугни.

Дел у тебя немало,
Мой милосердный май...
О том, что потеряла
Ты не напоминай.

Журчаньем, пересвистом
Настигни, оглуши.
Я верю: в мае чистом
Бессмертие души.
1971

Белизна снегов и берез.
Кувыркается черный пес.
Льнет ко мне от избытка чувств,
Этой лаской и снегом лечусь.

Что же это – капель в декабре,
Чернь на губчатом серебре!
Побурели стволы берез,
И не так уж ты черен, пес…
1973

А, может, вправду, время
И бережет, и лечит,
И снадобьями всеми
Мне распрямляет плечи.

Как мне помочь желает
Мой  эскулап лукавый!
Свиданье посылает
Мне с детскою оравой.

И вправду боль утихнет, 
Когда в глазах ребячьих
Как прежде, строчка вспыхнет
Мгновенною отдачей.

В толпу прохожих влиться,
В поток автомобильный…
О, снежная больница,
Зимы халат стерильный!

Броней листвы оденет
И обласкает лето,
И города гуденье
Улыбкою согрето.
1972

К стене придвинулась стена.
Мне стало душно, стало тесно.
Казалось, лопнула струна,
А свяжется ли – неизвестно.

Я отвернулась от стола 
И вышла, не накинув шарфа.
Но к музыке меня звала
Сосны обветренная арфа.

Сосновый ствол среди берез
Звучал оранжевым мажором.
Мне в нем почудился вопрос:
А, может, суд был слишком скорым –

Мол, не посмею. Не смогу,
Но вот под пенье веток тонких
Отплясывают на снегу
Две юных женщины в дубленках.

Растрепанные облака
Свою мелодию выводят.
Да и моя недалека,
Сейчас чуть слышная забродит.
1973 

Мне память что-то шепчет еле внятно –
Июль… Потеки бронзовой смолы.
Пруда слегка подкрашенные пятна
Едва видны сквозь хвою и стволы.

Но озаренье вдруг, но вдруг находка,
Из прошлого то день, то час краду...
И ярко-синяя мелькает лодка
На бледном замутившемся пруду.

Слова твои я слушаю без боли,
Простой ответ на вечный мой вопрос...
И ясное вдали желтеет поле,
На нем черны лишь несколько полос.
1973

Юрию Вронскому
1

С тобой, деревня Нелюшка,
Осталась мне неделюшка,
Неделюшка-постелюшка
На сене золотом,
Там, где озера строенны,
Спят лодки кверху дном,
Там, где дожди настояны
На молоке парном,
Одни шмели там – воины
Да нерадивый гром.
Там небеса таинственны,
Там вечером в час пик
Гудит-кряхтит единственный 
Родимый грузовик.
Внушает всем почтение
Коров небрежный ход,
Ценя свое значение,
Они бредут вразброд.
Коров в той чудо-Нелюшке
Пасет Иван-дурак,
Умнеет он во хмелюшке,
А выпить не дурак.
С потешкой входит в избы он,
И стопка враз полна,
И перед телевизором
Сидит он допоздна.
А  я деревней северной,
Холмистой, чистой, клеверной, 
И без вина хмельна.

2

В Нелюшке на закате

Стекло под ветром дребезжало,
И драли горло петухи.
В моем окне листва дрожала,
Кренился тонкий ствол ольхи.

Гроза вдруг чиркнула зарницей,
Над черным бором грохоча.
Хозяйка терла половицы,
Ворча и ведрами бренча.

К ней постучались два соседа,
И у дощатого стола
За рюмкой потекла беседа,
И я к столу звана была.

Но по молчанью я томилась,
Не находя его нигде,
И лодку испросив, как милость,
Сошла я к розовой воде.

Багряный диск, надрезан тучей,
За рощу не спешил сползти,
А я благословила случай
И стала медленно грести.

Кто знает, может, мне в угоду
Гроза исчезла без следа,
Казалось, уходила в воду
И растворялась в ней беда.

Все длил закат свое горенье,
И было тихо и светло,
Чтоб хоть на вечер примиренье
Ко мне бесшумно снизошло.

 3

Облако

Я в это облако могла войти, как в дом.
Оно сровнялось с кособоким складом,
На горизонте выгнулось холмом,
А горизонт был на дороге, рядом.

Я видела – из облака ко мне
Шла по дороге грустная корова,
За нею телка в пегой белизне
Возникла из-под облачного крова.

Мальчонка вышел, будто из дверей.
Воздушная гора пошевелилась –
И облачко бранящихся гусей
От облака большого отделилось.

Боялась я проникнуть в этот дом,
Чтобы ему не нанести урона...
Но мотороллер,  пыль подняв столбом,
Воздушный замок снес бесцеремонно.
1970

И вот я миновала поворот,
Столкнулась с Осенью,
Ко мне идущей в гости.
Она несла мне полные забот,
Как закрома, вместительные горсти.

Дары ее свалив себе в подол
В свою квартиру 
Я вошла с ней вместе.
По-летнему мой дом был пуст и гол,
Белели чашки –
Куры на насесте.

Я стерла пыль,
Мы сели у стола,
Чаи гоняли
И домашних ждали,
Считали неотложные дела
И до ночи о будущем гадали...

За тридевять земель
Оконце под стрехой,
Рябина над горбатым огородом.
Но  избяной, бревенчатый покой
Еще мерещится
За поворотом.
1970

Какой нынче праздник? Кто так исступленно
Играет огнями  на звонком пруду,
Кого кличут ветки речистого клена,
И что же я  места себе не найду?

Какой невидимка стоит за спиною
И волосы треплет мне легкой рукой,
О чем говорит до заката со мною,
Как с птицами листья, как ветер с рекой?

Мне б только откликнуться, только поверить
В тот шепот, тот  клёкот, тот праздничный зов
И, слушая ветви и слушая ветер,
Учиться дышать, начиная с азов.
1971

А дуб не зеленел –
Уж, видно, возраст вышел.
Но в старческой наивности своей
Он доброту ценил всего превыше.
Тенями длинными сухих ветвей
Он обнимал кусты и заодно фонарь,
Который, право, не нуждался в ласке,
Поскольку сам себе был государь.
А дуб из кожи вон. Смешные пляски,
Что стали старомодны век назад,
Под ветром затевал. Круглоголовый,
Фонарь спесивый – черт ему не брат –
Весь день стоял надутый. И ни слова
Не отвечал. Он попросту был груб…
Но вечером – как радовался дуб –
Фонарь вдруг вспыхивал прозрачным светом,
И этот свет старик считал ответом
На доброту свою, растроганно звенел,
И как-то днем – смотрю – зазеленел.
1971

Кричала птица: – Прочь!
Прочь! Прочь! – но мне казалось,
Что не ко мне был обращен тот крик.
Я спряталась в лесу
От грохота вокзала,
Чтобы с самой собой остаться хоть на миг. 

В июльских сумерках наедине с собой
Брела я меж ветвей,
Ветвей не замечая.
Погружена в себя,
Окружена листвой,
Дождя не знавшей с середины мая.

Тревога желтых трав,
Угрюмый треск ветвей
Являлись мне тогда приметами покоя.
Деревья шли со мной,
Укрыв в тени своей,
Дыханием сухим храня и опекая.

Кричала птица: – Прочь!
Прочь! Прочь! – кричала мне.
Я не слыхала. В лес
Я шла за немотою.
Но помню и сейчас
Об этом знойном дне,
Когда усталый лес 
                              меня укрыл собою.
1972

В окно мое солнце не любит смотреть,
Обходит его стороной.
Под вечер, как рыбы, попавшие в сеть,
Деревья блестят чешуей.

Ни всплеска, ни сполоха в заводи дня
И лишь на закате горенье.
Неласковый север балует меня,
Дарит запоздалое зренье.

Я встану и снова к окну подойду.
Давно бы вот так же глядеть –
Вбирая в себя с тишиною в ладу
Весеннюю тусклую медь;

Гасить суесловье в потоках дождя,
Хранить молчаливый мой дом, 
Чтоб вспыхнуть однажды, с земли уходя,
Всю жизнь оправдавшим огнем.
1972

Озаренная мартовским солнцем
По улице Давиташвили
Шла процессия похоронная.
Люди медленно двигались вниз,
Как будто и сами причастные к смерти,
В землю сходили с неба,
Откуда стекала улица.
Шли строгие женщины
В черных узорных накидках,
Шли молчаливые,
В черных костюмах мужчины,
Я не видела слез, не слыхала рыданий,
Провожающих было много,
И ни одной машины,
Ни одного автобуса с траурным крепом.
Гроб открытый несли впереди,
Подставляя лицо покойного
Первым горячим лучам.
Был горестный путь 
Торжествен и долог,
Чтобы с собою унес уходящий
Как можно больше последнего солнца,
Чтобы его на прощанье,
Как можно щедрее
Весна обласкала.
1972

Как отмели в излучине Куры,
Был желт на склоне солнечном теленок.
Вокруг желтели горы, как сыры.
Закат был тих, а пряный воздух звонок.

Как будто бы волна нас вдруг смела.
В трехслойных тучах чернота всплывала.
Хозяйка вниз теленка погнала,
Но дождь всё медлил  ухнуть с перевала.

Ошметок сена, свившийся в клубок,
Вниз по дороге пыльной покатился,
И боров заспанный – в мазуте бок –
За ним вдогонку по шоссе пустился.

Спешили от грозы и мы с тобой.
В затылки нам грузовики гудели.
И дети, сбившись в черноглазый рой,
Нам, незнакомым, долго вслед глядели. 
1972

Голые черные ветки –
Загадочная картинка.
Задача: найти твой профиль.
Контур, изогнутый ветром,
Над ним чуть заметный штрих –
И я тебя вижу, а рядом
Другой, непрошеный, профиль,
Я знать его не хотела,
Но тополь меня не щадил.

Загадочная картинка –
Что она означает?
Может в сплетении веток
Та сторона бытия?
Как они изогнутся,
С кем окажусь я рядом –
Так ли все это важно? 
Лишь бы стояло дерево
И рисовало загадки
Тонкими карандашами
На ватмане голубом.
1973

Небо такое синее,
Будто в цветном кино.
В свежей побелке березы
Нынче с ним заодно.
Не хватает только таблички:
Окрашено, осторожно!
Знаю ли я, что истинно,
Знаю ли я, что ложно?
Что за скрипучие птицы –
Как двери в моей квартире,
Снова я будто в украденном,
Наоборотном мире,
Снова плыву на апрельской
Прозрачной дрожащей льдине
Меж преходящим и вечным
Где-то посередине.
1973

Кто ты? Кто я?
Лишь смутная догадка,
Которую додумать недосуг.
Лишь слово мельком,
Только взгляд украдкой –
Случайный отзвук, но еще не звук.

Лишь островок зеленый,
                                        меж сугробов,
Сулящий нам далекое тепло.
Пока еще попытка, только проба.
Еще все холодно, еще бело.

Открытость летняя! А до нее-то
И моросящий снег,
И скользкий наст...
Долга под серым пологом дремота,
Лениво разлучающая нас.
1973

Как много мне дано,
Как мало мною взято.
Бьет свет в мое окно
С рассвета до заката..

Как дерево, живу,
Твержу свое чуть слышно,
Гляжу в снега, в траву,
Тиха и неподвижна.

Все кажется, что мне
Далёко до заката,
И все, что там – вовне, 
К полудню будет взято.

Не думаю о том,
Что может вдруг ворваться,
Что будет топором
Или пожаром зваться;

Что полдень был да сплыл,
И вот – завечерело,
Что возраст опалил,
Травой запахло прелой.

Меж тем, пора давно
Задуматься об этом,
Взять все, что мне дано,
И захлебнуться светом.
1974

Когда оно свершилось – это чудо?
Еще в прихожей громоздятся лыжи,
И вдруг – трава! Да ей грозит простуда,
Нагой, простоволосой, с прядью рыжей...

Еще в деревне дров запасы множат,
Но у калитки, над пахучей связкой
Мильон проворных мошкариных ножек
Нас веселит безудержною пляской.

И пруд уже крошится, и ночами
Лягушки песню брачную заводят.
Бранятся галки по утрам с грачами –
Все по душе нам в этом хороводе.

И дождь грибной негромко песне вторит.
Грибной! В едва родившемся апреле!
Мы, верно, нынче у судьбы в фаворе–-
За что нам эта радость, в самом деле?
1975

Парк, под ветром стонущий, сырой,
Разукрашенный аляповато
Незамысловатой мишурой
Выцветших изодранных плакатов.

Корка белая на озерце,
Зелень тусклая пустых бутылок.
Отрешенность на твоем лице,
Тень вчерашнего в глазах застыла.

Мы с обрыва долго смотрим вниз,
Ветер шапку с головы срывает.
А внизу река твердит: «Проснись!»
День сегодняшний к тебе взывает.

Как подснежник, первый катерок.
Лодочка зеленая, как почка.
Вышла мать с ребенком на порог.
По небу пунктиром птичья строчка.

Через серенькое решето
Потянулись к нам лучи живые.
Ты вздохнул и расстегнул пальто,
И в глаза мои взглянул впервые.
1975

Ко мне лишь раз в году
                                       приходит лес.
Лишь вслушаюсь, вгляжусь,
Хвачусь – а он исчез.
Вот так же раз в году
Ко мне приходишь ты:
Не успеваю вслушаться, всмотреться,
Задуматься – стираются черты,
Слова и взгляды не тревожат сердца.
И лес – уже не лес, и ты – не ты.
Живу я, о свиданье не гадая.
Лес, что ни год, другой,
И ты, и я  – другая.

Лесами наговоренные строки!
Часами напроворенные сроки!
Грохочет пыль, по городу клубится.
Все то, что не сбылось,
Приходит раз в году.
Лес дышит, шелестит,
Шуршит – и хочет сбыться.
Лишь веточку его
В строке своей найду.
1975

Сыну
Десяток тюбиков,
Букет кистей.
Цвет лепит образ,
Форму и пространство.
В тончайших переходах суть вещей…
Ах, слов определенность и тиранство.

Что может глаз,
Того не может слух,
И слепота чревата немотою.
Краплак заката
Вспыхнул и потух
Под синевой тяжелой и густою.

Ты моешь кисти,
Сохнет полотно,
А я брожу и вслушиваюсь немо.
На тротуарах стынущих темно,
И незнакомой музыкальной темой
Ночь окликает, краски дня сменив,
Смешав цвета в мелодии единой…

И жизни две в одну соединив,
Мерцает слово и звучит картина.
1975

Матовый мартовский день
Немногословен и долог.
Веток линялый плетень,
Блеклая зелень елок.
Вязов проснувшаяся чета, 
Пробная песня синицы –
Первый мазок на равнине холста,
Первое чтение пьесы с листа,
Задолго до репетиций.

Над жидкими ветками ровная,
Тусклая седина –
Только рогожка дробная,
Вот-вот расползется она,
Небрежная, точно занавес
На современной сцене.
Апрель разыграется заново
И декорации сменит.
1975

Будто в детстве, беги за мячом,
Урони его в пруд – и заплачь.
Пусть тревог еще нет ни о чем,
Только бабка ругает за мяч.
Пусть утрат еще нет, и тетрадь
Разлинована в строчку косую,
И склонилась старательно прядь,
Перед словом рука не пасует,
Хоть не просто задачки решать
И страницу заполнить пустую.

Что ж теперь изменилось? Гляди,
Снег, как в детстве, и чист, и обилен.
Ну а что там застряло в груди,
Что осталось у нас позади –
Мы забыли… Не правда ль, забыли?..
1976